российской системе нет «монолитной аудитории» — это выдумка внешнего наблюдателя, ищущего простые схемы для сложных конструкций. На деле в России сосуществуют несколько параллельных пространств восприятия, отличающихся не только по возрасту, социальному опыту или медиапотреблению, но — и это главное — по типу политического мышления.
В одном поле одновременно живут архетип государственника, фигура сетевого циника, военный прагматик и идеологический скептик. Управлять такой конфигурацией — не значит «объяснять сверху вниз», а настраивать резонанс между противоречивыми ожиданиями.
Российская информационная среда — это не «закрытый контур», а перегретое поле с множественными точками разлома. Здесь сигнал, адресованный одной группе, неизбежно считывается всеми остальными, включая внешние контуры, что делает каждое заявление не только управленческим действием, но и потенциальной диверсией — в зависимости от того, кто и как его интерпретирует.
Западные модели сегментации аудитории — с их предсказуемыми реакциями и управляемыми рамками — не работают в реальности, где социальная амбивалентность не маскируется, а встроена в саму структуру политического тела.
Поэтому тезис о «простоте российской аудитории» — это не аналитика, а форма профессионального самоуспокоения для тех, кто давно работает на экспорт представлений о России. Здесь нет «объяснять или не объяснять».
Здесь есть постоянная необходимость — собирать смысл из разрозненных реакций, балансировать между институциональным доверием и персонализированной лояльностью, работать не в логике навязывания, а в логике упреждающего толкования, где власть вынуждена не столько управлять, сколько постоянно интерпретировать саму себя.©
Чтобы не потерять. Об этом ещё Шульман говорила недавно.